Седьмая заповедь

Не прелюбодействуй

Рассуждения на тему прелюбодеяния неизбежно отдают морализаторством, чего бы не хотелось. С другой стороны, мы сами делаем из взаимоотношений мужчины и женщины мрачный триллер на тему греха, где "плоть моя зле беснуется". В "Вопрошании Кирика", новгородском церковном памятнике XII века, в вопросах священника, обращающегося за разъяснением недоумений к епископу, лежит представление, что супружеские отношения - только терпимое зло. Епископу приходится терпеливо напоминать своим клирикам элементарную истину, что "в своей жене нетуть греха", что "ни в грех положена своя жена". У Саввы, женатого священника, является знаменитый вопрос владыке: "аще случится плат женский в порт вшити попу, достоит ли в том служити порте?" Своим ответом владыка вскрыл тайную мысль духовника о нечистоте женщины: "разве жена погана?" [15] Мудрый епископ, даже будучи монахом, удерживает вопрошающего клирика от ригоризма внешнего понимания чистоты-нечистоты. Когда где-нибудь на катехизаторских беседах или на воскресных занятиях для взрослых поднимается тема сексуальных отношений (как правило, со стороны слушателей, у которых всегда бывает багаж неразрешенных недоумений), мы, живя по-мирски, будучи мирянами и семейными людьми, в колее нашего уставного благочестия рассуждаем об этом невероятно тяжеловесными и туманными речениями в духе: "Помышляй всегда, чадо, что постель твоя - гроб твой" [16] и т.д.

Невнятность порождает невроз и манию греха во всем, что именуется сферой половых взаимоотношений. Иногда по этому поводу удается высказать нечто существенное, как это делает С.С.Аверинцев - один из редких христианских мыслителей, обладающий даром накидывать словесную сеть на самую суть вещей: «Христианское учение о плотском естестве человека - сплошная проза, разочаровывающая романтиков. Христианская интуиция говорит, что тут все вовсе не так радужно - однако и не так безнадежно. Даже в самом лучшем, самом благополучном случае остается насущная нужда в очищении и освящении. Даже в самом тоскливом случае путь очищения не может быть окончательно закрыт. Природа человека испорчена грехом, она именно испорчена, а не дурна изначально. Грязь, как известно, - это субстанция не на своем месте; к реальности пола это приложимо до того буквально, что и не решишься выговорить. Зло безбожной и бесчеловечной похоти - это зло духовное, а не сущностное, оно укоренено в "самости", в эгоизме, в ложном выборе, а не в онтологических структурах. Как указывал в свое время К.С.Льюис, для христианина нет какой-то особой сексуальной этики - есть просто этика, единая и неделимая: скажем, супружеская неверность дурна потому же, почему дурно всякое вероломство по отношению к доверившемуся. Нельзя лгать, предавать, нельзя самоутверждаться за счет ближнего, нельзя увлекаться эгоцентрическим самоуслаждением, все равно, собственно плотским или душевным, - в этих отношениях, как и в любых других. И если Синайское Десятословие все же выделяет "не прелюбы сотвори" - в отдельную заповедь, то это потому, что в случае прелюбодейства поселившаяся в душе ложь растлевает и тело, то есть с особой, уникальной полнотой заражает все психофизическое существо человека сверху донизу. Блуд есть великий грех души против тела. "Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тела", - говорил апостол Павел (1 Кор. 6,13). Именно высокое достоинство тела - для него верховный аргумент против допустимости блуда. ...> Человек устроен вертикально. Прямохождение, столь характерное для человеческого естества, со знаменательностью иконы возносит чело и очи - над более чувственными устами, лицо в целом - над грудной клеткой, сердце - над тем, что Бахтин назвал "телесным низом". Нижнее не отвержено, не проклято; но оно должно быть в послушании у высшего, должно знать свое место. Этот принцип сам по себе характеризует не то чтобы христианскую этику, а попросту человеческую этику; человек достоин своего имени в такой мере, в какой подчинил свое тело - своему духу, своему уму, своей воле и совести. С христианской точки зрения, серьезность блудных, нечистых помыслов и состояний, при которых плоть бунтует против духа, обусловлена в основном их значением как симптомов. Когда человеческий дух берет, так сказать, не тот угол по отношению к своей горней цели, когда духовная жизнь заменяется самоутверждением, самоуслаждением и самообманом (на аскетическом языке - "прелестью") - особенно велико вероятие, что воля внезапно спасует перед самым пустым, самым вздорным, самым низким "хочется"; в том числе у человека, которого все, включая его самого, привыкли считать просто не способным ни на что подобное. В повести Льва Толстого тот самый отец Сергий, который отрубил себе палец, чтобы не впасть в блуд, уступает самому тривиальному соблазну - но лишь после того, как подвижничество стало фальшью, заросло "славой людской"» [17].